Поржал от души, старый псто Бастера нашёл)) 

«Осенний кризис жанра.

На вечерней зорьке мы с моей ненаглядной чаю с розовым вареньем кушали.
Воздух, дневным пеклом утомленный, расслабился и нежно-пряно благоухал.
В небе птицы разные щебетали.

Где-то там, на пампасный манер, пела ни разу мной невиданная насекомая цикада.
Яблони плоды свои роняли, с отяжелелых к концу лета веток, на траву у дома и на стол с самоваром, где мы, собственно, и расположилисЪ.
Всё вокруг было чинно, благодатно и, как говорится, уж небо осенью дышало.

Я же, прищуря левый глаз, налегал на варенье, чайком прихлебывал из граненого, в серебрённом подстаканнике самого » Фаберже" стакана.

Для благовидности, чуть всматривался в газету «Уездные Ведомости Крыма».

Любезная моя Глафира Святославовна, восседала попой на краешке венского стула «Тонет», вот-вот, глядишь и свалится от чаепитного мления, если бы не её левая рука, упертая локотком в борт столешницы и ладонь с пальцами, поддерживающая голову в области подбородка.
Чайная ложечка — в правой же, с пальчиками отполированным ноготками, оттопыренным в сторону мизинцем.

На белой скатерти грузно кружит-жужжит-витает, норовя забраться в хрустальную розетку с вареньем, вечно недовольный толстый шмель.

— Дорогой, а помнишь как на прошлый уикенд, ну, там, на этом идиотском сборище, на этом паноптикуме тщеславцев, в этом ассорти из чопорных дур, нуворишей и мздоимцев, был один такой, забыла как, его зовут… Dmitrijs Боярцев, кажется?

Он еще напился и мазурки со всеми дамами желал танцевать.
Потом высморкался в кашне из белого шелка Соломону Моисеевичу и получил изрядную трёпку от его сопровождающих племянников, а до приезду жандармов он ещё, ахаха, всех на дуэль в Ригу вызывал, и потом ой, не могу, ахаха-ахаха, намочился в брюки...

— Да, дорогая, конечно помню.
Весьма потешный тип.
Дурак какой-то, право, всё хвастался своими штиблетами которые будто ему Мария Бонапарт внучка императора Наполеона подарила.

Почему ты о нём вспомнила?

— Так ни о чем. Пустое. Ахаха!
Он так еще ножкой забавно дрыгал. Как пёс какой прям.
Такие антраша выписывал!

Ты вот так не сумел бы.
Скажи, что не сумел бы? Да? Не сумел бы, точно!
Решительно бы не сумел!

— Эмм. Ну… Не знаю, не знаю, милая. Наверное, не смог бы.
Гхе-гхе! Гхым. Разве, если что выпить изрядно.

— Кааак? Ты собрался напиться?
Не ожидала от тебя такого!
Еще и смеёшься. Почему ты никогда меня не воспринимаешь всерьёз?
Или ты только одну Анну Благодатную, в царицы себя мнящую, из женщин уважаешь?

— Глаша, родная, я отнюдь не намереваюсь напиться. Не одобряю я это дело вовсе.
А про г-жу Благодатную в прессе читаю разве.
Меня она веселит не меньшим образом, чем, этот, как его бишь, пёс этот… Боярцев.

— Не смей ругать Боярцева! Откуда ты знаешь, может у него детство тяжелое было?

Как-будто не знаешь, что его папан — растратчик и аферист, бросил жену с детьми, а сам к минеральным источникам Карловы Вары с красоткой Матильдой Загребуцкой из кордебалета кутить умчал.
Кутить и развратничать!

И, вообще, ты, вот, сам, сам можешь отвезти меня Лазурный берег во Французскую Ривьеру, прям вот сию минуту? Не можешь-не можешь! Потому, что ты неудачник.

Не-у-дач-ник!
Дач-ник — не-у-дач-ник! Бе-е-е-эээ! А вот Соломон Моисеевич может. Он не только в Лазурный берег свою бабу пучеглазую может.

Они ездиют даже. А в Ниццу, Ниццу, Ниццу! Что, слабо?

— Глашенька, душа моя, да я бы с превеликой радостью. Ты сама видишь, что...

— Молчи! Твоё это «что» длиться уже год. У меня мигрень разыгралась.
Пойду почивать одна.
А наутро закажи бричку, первым литерным в столицу еду. У мамы поживу.

Смеркалось. Половина побагровевшего солнца закатно торчала из горизонта, окрашивая своим багряно-тревожным колером деревья на том краю оврага.

Тишину нарушал лишь мохнатый шмель, не в силах отлучится, от близиться от розеток с вареньем да цикады, по странной привычке петь именно в это время суток.

Изредка раздавался стук от упавшего на столешницу яблока.
Уж небо осенью дышало..."©

13 сентября 2021